И в этот раз, отправившись за ножницами, Майкл не особо пылал нетерпением, но когда вскрыл коробку, даже мистер Фрэнкс не удержался, чтобы не заглянуть. Майкл вынул из коробки какие-то пластмассовые американские горки с костяшками от счетов на конце, потом несколько кирпичиков лего – огромных, для двухлетки.

– Итить твою, банк они ограбили, что ли? – пошутил Фрэнкс.

Он наконец-то стер с усов джем.

Затем явился плюшевый мишка с одним глазом и половиной носа. Ну, видите? Калека. Избитый в каком-то из детских темных переулков между спальней и кухней.

Потом обнаружилась стопка журналов «Мэд». (Ладно, это ничего, здорово, пусть даже картинку-раскладку на последней странице уже сложили во всех номерах до единого.)

И, наконец, странно – что это там?

Что за чертовщина?

Не посмеяться ли решили эти люди?

На самом дне коробки, для ее укрепления, лежал перекидной календарь под названием «Мужчины, изменившие мир». Не предлагалось ли Майклу Данбару выбрать себе новый образ отца?

Он мог, например, сразу пойти в январь к Джону Ф. Кеннеди.

Или вот апрель: Эмиль Затопек.

Май: Уильям Шекспир.

Июль: Фернан Магеллан.

Сентябрь: Альберт Эйнштейн.

Или декабрь, где страница переходила в краткий рассказ о жизни и работе некрупного мужчины со сломанным носом; со временем этот человек станет всем, что восхищало будущего Убийцу.

Конечно, Микеланджело.

Четвертый Буонаротти.

Самым странным в этом календаре оказалось не содержание, а то, что он был уже просроченным – прошлогодним. Скорее всего, его положили только ради того, чтобы у коробки не провалилось дно, а до того явно пользовались: на каждой странице красовалось фото или иной портрет мужчины месяца, а вот даты часто были обведены и помечены записями о событиях или предстоящих делах.

4 февраля: регистрировать машину.

19 марта: Мария М. – день рожд.

27 мая: обед с Уолтом.

Кем бы ни был владелец календаря, он обедал с Уолтом в последнюю пятницу каждого месяца.

Теперь небольшая заметка об Адель Данбар, секретарше с красной оправой.

Она была практичная женщина.

Увидев принесенные Майклом ящичек с лего и календарь, она нахмурилась и поправила очки.

– А календарь… использованный?

– Угу.

Внезапно в этом обнаружилось какое-то удовольствие.

– Можно я его оставлю?

– Но это на прошлый год… ну-ка, поглядим.

Адель пролистала страницы-месяцы. Она не стала перегибать палку. Может, у нее и мелькнула мысль дойти до дамочки, ответственной за отправку этого благотворительного фуфла, но она ее отбросила. Уняла замерцавший было гнев. Упаковала его в свой строгий и чинный голос: теперь, как и ее сын, она решила сменить тему:

– Как ты думаешь, есть календарь с женщинами, которые изменили мир?

Паренек растерялся.

– Я не знаю.

– Ну а как ты думаешь, должен он быть?

– Не знаю.

– Ничего ты не знаешь, как я посмотрю.

Но она уже смягчилась.

– Вот что. Ты правда хочешь его забрать?

Теперь, когда появился риск лишиться календаря, Майкл захотел его больше всего на свете. Он кивнул, как заводная игрушка.

– Ладно.

Тут пошли условия.

– Как насчет того, чтобы вспомнить и назвать двадцать четыре женщины, тоже изменивших мир? Расскажи, кто они и что сделали. И тогда забирай.

– Двадцать четыре?

Майкл возмутился.

– А что такое?

– Но здесь только двенадцать!

– Двадцать четыре женщины.

Адель была уже вполне довольна собой.

– Ты кончил беситься или увеличим до тридцати шести?

Она привела очки в прежнее положение и вернулась к работе, а Майкл вернулся в приемную. В конце концов, надо было запихнуть куда-нибудь костяшки от счетов и отстоять журнал «Мэд». Женщины подождут.

Через пару минут он вновь подошел и продолжил переговоры с Адель за пишущей машинкой.

– Мам?

– Да, милый.

– Можно включить Элизабет Монтгомери?

– Какую Элизабет?

Это был его любимый сериал, его повторно показывали каждый день после обеда.

– Ну, знаешь, «Околдованный».

Адель не смогла удержаться.

Рассмеявшись, она завершила фразу на странице энергичной точкой.

– Конечно.

– Спасибо.

В разгар этого обмена репликами Майкл, увлекшись, не заметил, как из пресловутой «разрубочной» доктора Вайнрауха вышла Эбби Хенли с больной рукой и заплаканным лицом.

Заметь он ее, Майкл бы подумал: «Ну, уж тебя-то я точно не поставлю в этот список».

И это был момент, чем-то похожий на встречу возле пианино или на школьной стоянке, если вы понимаете, о чем я, – странно об этом думать, но однажды он женится на этой девочке.

И вот он подошел к реке, и та оказалась сухой и резной, вырубленной в земле. Она рассекала округу будто рана.

На обрыве, спускаясь на дно, он заметил несколько в беспорядке валявшихся бревен, облепленных грязью. Словно гигантские занозы, косо торчащие и размочаленные, так ими распорядилась река; и Клэй почувствовал другую перемену.

Не более чем за пять минут до того он сказал себе, что никому не сын и не брат, но теперь, в последних лоскутьях света, здесь, в этой гигантской пасти, все его притязания на самостоятельность улетучились. Ведь как ты пойдешь к отцу, не будучи сыном? Как ты покинешь дом, не понимая, откуда ты? Вопросы карабкались рядом с ним, выбираясь на другой берег.

Услышит ли наш отец, как он идет?

Выйдет ли посмотреть, что за незнакомец там, в русле его реки?

Выбравшись из русла, Клэй старался об этом не думать: его трясло. Тяжелая спортивная сумка оттягивала спину, а чемодан дрожал в ладони, внезапно ставшей просто мальчишечьей.

Майкл Данбар – Убийца.

Имя и прозвище.

Клэй увидел его, стоящего в сумеречном поле перед домом.

Он увидел его, как видим мы, издалека.

Надо отдать юному Майклу Данбару должное.

Он обладал здоровым упрямством.

Он получил свой календарь с великими людьми, но лишь после того, как завербовал мать как помощника в поиске необходимых двадцати четырех женщин – в число которых он включил и саму Адель, объявив ее лучшей в мире машинисткой.